Рассмотрение вопроса в его историческом развитии часто бывает лучшей критикой. Иные научные теории имеют вид преуспевающего дельца с тёмным прошлым, в которое нелишне заглянуть, прежде чем вести с таким человеком какие-либо дела. Кем сказано первое слово норманнской теории, хорошо известно. Конечно, не тем киево-печерским монахом, которого мы привыкли называть Нестором (для его уха было привычнее - Нестер) и который с легкой руки В.О.Ключевского часто именуется первым норманнистом [Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. М., 1989. Т. VII, с. 146].
Летописный рассказ о призвании князей ни одной своей строкой, ни одним словом не дает повода для отождествления рюриковой «руси» со скандинавами. Напротив, в этом знаменитом отрывке «русь» ясно и недвусмысленно отделена от всех скандинавских народов в особый этнос: «идоша за море к варягомъ — к руси: сице бо звахуть ты варягы «русь», яко се друзии зовутся «свее», друзии же «урмани», «англяне», инии «готе»; тако и си » (Ипатьевская летопись). То есть: «И пошли за море к варягам, к руси. Ибо те варяги назывались русью, как другие [народы] называются шведы, а иные норманны и англы, а ещё иные готландцы, — так и эти [звались русью] ...».
Что касается «варягов», то с ними произошло то же самое, что и с этническими терминами античной литературы, такими как «скифы», «германцы» и др. С течением времени первоначальное этническое содержание термина «варяг» поменялось на другое, соответствующее реалиям позднего Средневековья, однако его географическая привязка к определенному региону осталась в неприкосновенности.
Уже люди Удельной и Московской Руси не без труда понимали летописный рассказ о начале Русской земли. Но если для них и не было совершенно ясным, кто такие варяги, то на каком берегу Балтийского моря следует искать пресловутую варяжскую русь, они знали превосходно. «Поморие Варязское », по их представлениям, находилось отнюдь не на шведском побережье, а «у Старого града за Кгданском », как сообщает приписка начала XIV в. в Ермолаевской летописи, - то есть к западу от современного Гданьска (Данцига), в бывшем славянском Поморье, за два столетия перед тем колонизованном немцами.
Никаких сомнений на этот счет не возникало и в Московский период. Иван IV Грозный в одном своем послании к шведскому королю Юхану III писал: «...в прежних хрониках и летописях писано, что с великим государем самодержцем Георгием-Ярославом на многих битвах бывали варяги, а варяги - немцы.. .» (то есть жители южного берега Балтики). В официальной царской родословной Рюрик числился владетелем древней Пруссии.
Побывавший в Москве в 1517-1526 гг. австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, уроженец славянской Каринтии, поразмыслив над тем, что услышал о происхождении династии Рюриковичей от русских людей, изложил свое, особое мнение, которое, впрочем, принципиально не отличалось от официального. Он указал на то, что «славнейший некогда город и область вандалов, Вагрия, была погранична с Любеком и Голштинским герцогством, и то море, которое называется Балтийским, получило, по мнению некоторых, название от этой Вагрии… и доселе еще удерживает у русских это название, именуясь Варецкое море, то есть Варяжское море ». Затем, напомнив, что «сверх того, вандалы в то же время были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию », Герберштейн заключил: «На основании всего этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком ».
Непонимание пришло позднее вместе со всеобъемлющим кризисом русского духа - как побочный эффект приёма в больших дозах европейской учености.
Проблемы русской истории и русской историографии, разумеется, не могли пройти мимо внимания человека, который, по выражению А.С.Пушкина, сам был всемирной историей. Петр I непременно желал иметь полноценную «Историю России», соответствовавшую современному уровню научного знания. За ее составление поочередно было засажены несколько русских книжников. Однако дело как-то не заладилось - задача оказалась не по плечу отечественным Геродотам и Фукидидам, чьи умственные способности их недальний потомок описал одной выразительной строкой: «Уме недозрелый, плод недолгой науки» (А.Д.Кантемир. Сатира I; На хулящих учение; К уму своему). В конце концов, царю пришлось обратиться за русской историей туда же, куда он привык обращаться за всем прочим, - в Европу. За год до смерти, 28 февраля 1724 г., Петр I подписал указ, гласивший: «Учинить академию, в которой учились бы языкам, так же прочим наукам и знатным художествам и переводили бы книги». Во главе нового учреждения был поставлен царский врач Блюментрост.
Академиков (как, впрочем, и студентов) выписали из Германии. В числе заграничных ученых мужей, уехавших на край света, чтобы содействовать делу просвещения московитских варваров, был тридцатилетний преподаватель классических древностей в Кенигсбергском университете Готлиб Зигфрид Байер.
Г.З.Байер
Блюментрост предлагал ему кафедру истории, но Байер выбрал то, что было ему ближе - классическую филологию и восточные языки. Изучению последних он предавался у себя на родине с излишне пылкой страстью, отчего едва не повредился в рассудке, приобретя вместе с необыкновенной эрудицией нервные припадки, сомнительный дар ясновидения и беспричинную тоску. Поездка в Петербург была предпринята им отчасти в лечебных целях, дабы посредством смены впечатлений вернуть здоровое и бодрое состояние духа. Поначалу Байер приналег на китайский язык, но мало-помалу увлекся русскими древностями. Правда, этот любитель Востока почему-то ни за что не хотел изучать русский язык. Впрочем, и немецким он пользовался неохотно, предпочитая ему бессмертную латынь - международный язык науки того времени. Байер признавался, что даже думал не на родном, а на латинском языке. Ученые записки Академии наук («Комментарии») издавались на латыни; Байер взялся вести в них исторический отдел.
Предметом его занятий стали иностранные источники по древней истории России. Этот выбор объяснялся тогдашним состоянием исторической науки и положением самого Байера. К началу XVIII столетия филология сделала значительные успехи и уже начала высокомерно диктовать свои выводы историографии. Русской историографии, чтобы стать полноценным научным знанием, действительно недоставало критики источников, и Байер чутко уловил эту потребность. Будучи профессиональным ученым, то есть имея казенную квартиру и 600 рублей жалованья, Байер не особенно нуждался в читающей публике и мог позволить себе заняться черновой исторической работой - критикой слов. Древнерусские письменные памятники были для него малодоступны, но, слава Богу, существовали источники греко-латинские, немецкие и скандинавские, изучение которых для иностранца было легче всего. В эту сторону и направил свои усилия неутомимый преподаватель классических языков.
Необыкновенная масса познаний позволила Байеру компетентно осветить самые разнообразные вопросы. Он писал и об исторической географии России и о древних жилищах скифов. Но в русской историографии Байер остался только как автор диссертации «De varagis» (в русском переводе 1767 года - «О варягах»).
Происхождение термина «варяги» было изучено Байером только в связи с призванием Рюрика. «От начала руссы, или россияны владетелей варягов имели, - начинает свой рассказ Байер. - Выгнавши ж оных, Гостомысл, от славянского поколенья, правил владением...». В его княжение русский народ опять сделался от «междоусобных мятежей ослабевшим, и от силы варягов утесненным». Тогда «по его совету россияне владетельский дом от варягов опять возвратили, то есть: Рурика и братьев».
Байер не согласился ни с русским сказанием XVI в. о призвании Рюрика из Пруссии, которое Иван IV почитал за неоспоримую истину, ни с мнением Сигизмунда Герберштейна, считавшего, что варяги произошли от славянского племени вагров, средневековых насельников Шлезвиг-Голштинии. Нет, утверждал он, варяги были не племенем, не народом, а воинами благородного происхождения из Скандинавии и Дании, которые нанимались на службу к русским князьям. В доказательство своих слов он привёл сообщение Бертинских анналов под 839 г., где послы народа «рос» названы «свеонами» (в толковании Байера «шведами»)*, и свидетельство императора Константина Багрянородного о том, что росы, служившие в византийском флоте, были «франками» (то есть варягами, поправляет императора Байер)**.
* Между тем в Бертинских анналах термин Sueones употреблен лишь однажды, в отрыке о "русских" послах; в остальных случаях, говоря о северных народах Европы, анналист из массы безликих «норманнов» выделяет одних «данов». Это полностью соответствует этнической терминологии авторов IX в., что явствует из сообщения современника Бертинского анналиста, видного деятеля эпохи Каролингов Эйнхарда (ок. 770 - 840): «Северное побережье [Балтийского моря] и все прилегающие к нему острова занимают даны и свеоны, которых вместе мы именуем Нортманнами… » (на эту особенность именно франкских хронистов указывает и Адам Бременский: «Данов, свеонов и прочие племена, которые обитают за Данией, франкские историки всех именуют нортманнами »). Присутствие на «северном побережье» данов не позволяет видеть в нем берега Швеции. Очевидно, что Бертинские анналы и Эйнхард в своих сообщениях о «свеонах» опирались на Тацита, по словам которого «общины свионов обитают среди самого Океана [Балтийского моря ]», то есть опять же на островах. Впоследствии книжный этноним «свеоны», первоначально использовавшийся для обозначения «островных народов» Балтики, был распространен и на Швецию.
**Как в своё время справедливо заметил С.Гедеонов, если ученый франк X в., пожалуй, и мог похвалиться происхождением от норманнов (на основании ученого мнения того времени о происхождении германцев из Скандинавии, в чем был уверен, например, Иордан), то обратная генеалогия - выискивание франкских корней норманнов - совершенно немыслима. Нигде и никогда викинги не называли себя людьми из рода франков. Что касается византийцев, современников Константина Багрянородного, то они имели очень смутные представления о Северной Европе: Британию X в. знали по космографиям IV столетия, а о Скандинавии и скандинавах вообще не имели понятия.
Исчерпав этим собственно исторические свидетельства, Байер далее упирает на чисто филологические подтверждения своей гипотезы. Сравнив имена первых русских князей и их дружинников с именами героев северных саг, он обнаружил их сходство и пришел к выводу, что все они - скандинавские; даже в имени «Святослав» кёнигсбергский ясновидец узрел скандинавскую основу sven («свен»), сославшись на форму «Сфендослав» в сочинениях византийский писателей*. В одном «Синеусе» было столько неистребимо славянского, что Байер, как ни бился, не смог его оваряжить (это сделали последующие норманнисты).
* Современные исследования показывают, что на деле всё обстояло совершенно наоборот - шведы заимствовали славянские имена на "Свят". Л.Грот пишет, что «имя князя Святополка заимствовалось шведами в форме “Svantepolk” и в таком виде просуществовало до XVI в. Еще отец знаменитого регента Сванте Стура (1504-1512) носил имя Свантеполк, сам же регент получил имя уже в укороченном виде и стал зваться “Сванте”. Так оно и вошло в шведские именословы, так используется и в наши дни»» [Грот Л. Мифические и реальные шведы на Севере России: взгляд из шведской истории. В кн.: Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. Киров, 1997.154 - 157].
Само слово «варяг» Байер объяснил из эстонского varas - «разбойник» и сопоставил его с русским «вор». Тут, вспомнив, что он пишет все это, сидя не в Кёнигсберге, а в Петербурге, Байер поспешил успокоить русское самолюбие, уверив, что разбои в те далекие времена не были «бесчестным делом». Затем он быстро облагородил скандинавских разбойников, указав на то, что в сагах наряду со словом «викинг» встречается слово vaeringiar - наемные стражи, телохранители. Следовательно, варяги - это, собственно, гвардейцы. В Византии они охраняли императоров, и греки называли их варангами. Так на Руси и появилось слово «варяг», прилагавшееся ко всем выходцам из заморья. Таково было первое слово норманнизма. Как видим, оно имело мало общего с рассказом Нестора. Да и немудрено, ведь Байер его попросту не читал. В оправдание немецкого варяговеда надо сказать, что в то время даже русские книжники имели довольно смутное представление о «Повести временных лет»*. Древнейшие ее списки - Лаврентьевский и Ипатьевский - еще не были найдены. Байер ознакомился с фрагментами летописи при помощи своего коллеги Иоганна Вернера Пауза по так называемому Кёнигсбергскому списку (обнаруженному в Кёнигсберге и скопированному по заказу Петра I) - рукописи конца XV в., которую Байер принял за документ XI столетия (Кёнигсбергский летописный список носит название: «Повесть временных лет черноризца Феодосьева монастыря». Пауз при переводе превратил черноризца Феодосьева (то есть Киево-Печерского) монастыря в его основателя Феодосия Печерского. Благодаря этой грубой переводческой ошибке, Байер посчитал автором «Повести» самого преподобного). При этом он понятия не имел, что даже в этом сравнительно древнем списке ни словом не упоминается Гостомысл, взятый Байером из Киевского Синопсиса, и что Синопсис - не летопись, то есть не источник. Кроме того, со стороны немецкого филолога было непростительным промахом критиковать сведения древнерусских памятников, не уяснив себе прежде, с чем он имеет дело: с действительным фактом, народным преданием или ученой теорией русского книжника.
* В 1734 г. Петербургская Академия обратилась в Сенат за разрешением издать полное собрание русских летописей. Сенат передал дело в Синод, который, поразмыслив, объявил, что «это только нанесет ущерб казенному капиталу, так как летописи полны лжи, и кто прочитает первый том, не купит уже второго». XVIII век, напомню, именовал себя веком Просвещения. Впрочем, научного издания русских летописей с полноценным комментарием не существует до сих пор.
Так обнаружил себя первородный грех норманнизма - непрофессионализм, неумение обращаться с источниками, то есть правильно их читать.
Что касается вывода Байера о скандинавском происхождении Рюрика, то его исчерпывающе объясняют два обстоятельства: Байер был немец и жил в Петербурге первой трети XVIII столетия. Немецкие историки и философы тогда уже начали негромко поговаривать о превосходстве нордической расы; с присущей им дотошностью они перерыли сочинения античных и раннесредневековых писателей, отыскивая в них доказательства исторических заслуг германцев в создании современной Европы. Естественно, Байер не был чужд такому взгляду на историческую роль своего народа. К тому же в его время в исторической науке был чрезвычайно распространен метод аналогии, когда темные факты старины истолковывались применительно к однородным им современным или недавним явлениям.
Читая о молодцах-варягах, призванных исправить русское нестроение, и оглядываясь по сторонам, Байер невольно приходил к мысли о достоверности этой истории. Ведь с тех пор ничего не изменилось: русские по-прежнему не способны сами управиться со своими делами и зовут на помощь современных варягов - инженеров, офицеров, врачей, администраторов, ученых, даже царей и цариц, причем опять-таки обращаются не к кому-нибудь, а к германским народам, извечным носителям цивилизации и порядка. Значит, и в IX в. русские призвали скандинавов; не могли же они, в самом деле, искать князей на другом побережье Балтики, у поморских славян, таких же бестолочей, которым история уготовила благодетельное приобщение к германской культуре.
Словом, сама русская жизнь давала повод Байеру для подобных сопоставлений - воодушевляющих для одних, грустных для других.
В 1738 г., недовольный порядками в Академии, Байер засобирался в обратный путь; смерть помешала его возвращению на родину. Выметать из русской избы занесенный им научный сор пришлось не одному поколению русских историков.
БАЙЕР (Bayer) Готлиб (Теофил) Зигфрид , немецкий и российский историк, филолог. Из протестантской семьи, бежавшей из Венгрии вследствие религиозных гонений. Учился в Кёнигсберге в «Коллегиум Фридерицианум» («Collegium Fridericianum») (до 1709) и университете (1710-15). Владел 8 древними
и восточными языками, в том числе латынью, греческим, древнееврейским, китайским, арабским. Магистр Лейпцигского университета (1717). В Кёнигсберге читал лекции по античной литературе в университете (с 1717), был библиотекарем городской («альтштадтской») библиотеки (с 1718), проректором школы при кафедральном соборе (с 1721). В 1725 году по предложению Х. Гольдбаха приглашён в Петербургскую Академию Наук в качестве историка (прибыл в Санкт-Петербург в 1726); ординарный академик по кафедре «древностей и восточных языков». Был первым в России историком, для которого научные занятия являлись основной областью профессиональной деятельности. 1(12).8.1726 произнёс речь на латинском языке в честь императрицы Екатерины I, ставшую, по мнению теоретика немецкого классицизма И. К. Готшеда, одним из образцов ораторского искусства 18 века. Обратил на себя внимание Феофана Прокоповича, который пригласил Байера преподавать в открытой им у себя в доме первой в России семинарии. С 1727 года инспектор гимназии при АН. Участвовал в создании проектов академического устава, добивался сближения системы управления и функций Петербургской Академии Наук с устройством и целями немецких университетов. В 1737 году подал в отставку из-за конфликта с И. Д. Шумахером, принял решение вернуться в Пруссию, но скончался от горячки. Рукописи Байера переданы его вдовой в Академию наук.
Байер - автор работ по филологии восточных языков, древней истории и исторической географии. Занимался вопросами происхождения и последующей судьбы народов, упоминавшихся в античных источниках, в том числе скифов, сарматов, киммерийцев и так далее («О начатке и древних пребывалищах скифов», 1728; «О местоположении Скифии», 1728; «О стене Кавказской», 1728). Подходил к изучению русской истории как специалист в области классических древностей, с позиций филологической критики древних источников, впервые привлёк византийский и скандинавский источники по истории Древней Руси. Байеру принадлежат первые работы по исторической географии Древней Руси: «Geographia Russica ex Constantino Porphirogeneto» («Русская география по Константину Багрянородному»), «Geographia Russiae ex scriptoribus septentrionalibus» («География Руси по данным северных писателей»), Наиболее значимые труды Байера - «De varagis» («О варягах», 1732), «De russorim prima expeditione Constantinopolitana» («О первом походе руссов на Константинополь», 1734) и «Origines Russicae» («О происхождении Руси», 1736). С последней работой традиционно связывается возникновение так называемой норманнской теории происхождения российского государства, развитой затем Г. Ф. Миллером. В частности, Байеру принадлежит утверждение о варяжском происхождении слова «русь». Труды Байера подверглись критике «антинорманистов» (впервые - со стороны М. В. Ломоносова), которые указывали на неудачную символическую этимологию имён в работах Г.З. Байера.
Лит.: Пекарский П. П. История Академии наук в Санкт-Петербурге. СПб., 1870. Т. 1 ; Пештич С. Л. Русская историография XVIII век Л., 1961. Ч. 1 ; Карпеев Э. П. Г. З. Байер и истоки норманской теории // Первые Скандинавские чтения: Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 1997; Шанский Д.Н. Запальчивая полемика: Г.Ф. Миллер, Г. 3. Байер и М. В. Ломоносов // Историки России. XVIII - начало XX век М., 1996.
Готлиб-Зигфрид Байер (1694-1738)
Краткая биография
Байер (Bayer) Готлиб Зигфрид (в нем. литературе - Теофиль Зигфрид) (6.1.1694, Кенигсберг, - 10.2.1738, Петербург), немецкий историк и филолог. Окончил Кенигсбергский университет. С 1725 занимал кафедру древностей и восточных языков в Петербургской АН. В Петербург прибыввает в феврале 1726 г. Научное значение имели работы Байера по ориенталистике, филологии, исторической географии. Б. положил начало норманской теории. Работы Байера печатались в специальных издании АН на латинском языке (русского языка он не знал), позднее - и в русском переводе ("О начатке и древних пребывалищах скифов", 1728, "О местоположении Скифии", 1728, "О стене кавказской", 1728).
Подробный биографический очерк и обзор научной деятельности
Готлиб-Зигфрид Байер родился в Кенигсберге 6 января (по новому стилю) 1694 г. Происходил он из семьи небогатой, но с прочными интеллигентными традициями. Судя по фамильному имени предки Байера были родом из Баварии, откуда они, вероятно, по религиозным мотивам, поскольку были ревностными протестантами, переселились в Венгрию. Дед будущего петербургского академика Иоганн Байер был видным протестантским проповедником в немецких общинах Верхней Венгрии, но до того, как обратиться к священнической деятельности, учился в Виттенберге и с успехом занимался математикой и философией. Его сын Иоганн-Фридрих Байер пошел по другой стезе: рано осиротев, он покинул Венгрию, учился живописи в Данциге и, наконец, обосновался в Кенигсберге, где зарабатывал себе на жизнь трудом художника. В сыне этого живописца Готлибе-Зигфриде рано проснулась любовь к науке, и родители сумели определить даровитого мальчика в классическую гимназию Collegium Fridericianum. Здесь он хорошо овладел греческим и латинским языками и, следуя традициям немецких гуманистов - homines trilingues, приступил к изучению древнееврейского. Его интересовала история христианской церкви и литературы, и он прилежно посещал королевскую библиотеку.
В 1710 г., шестнадцати лет отроду, Байер поступил в Кенигсбергский университет, а уже через год, чтобы помочь родителям, сам начал давать уроки в своей бывшей гимназии. "Ежедневно, - рассказывает, опираясь на его записки, П. П. Пекарский, - семь часов проходило у него в классе за уроками чистописания и латыни более чем 160-ти ученикам. Хотя это было для него очень тяжело, однако он исполнял добросовестно свои обязанности, был в хорошем расположении духа и свободное время посвящал наукам, читая усердно Аристотеля и находя еще довольно досуга, чтобы уделять ежедневно один час на изучение еврейской Библии". Постепенно Байера все более начинает интересовать история и литература Востока: овладев еврейским, он начинает изучать другие семитические языки, а затем, заинтересовавшись историей Китая, приступает к изучению китайского языка. Его интересы разделяются между античностью, историей церкви и восточными языками.
В 1715 г. Байер написал специальную диссертацию по поводу одного места из евангелия от Матфея, а именно о словах распятого Христа, произнесенных им по-арамейски: "Eli, Eli, lema sabacthani - Боже мой, Боже мой! для чего ты меня оставил?" (Mt 27, 46). Публичная защита этой диссертации принесла ему известность; он знакомится с Христианом Гольдбахом, известным математиком, впоследствии повлиявшим на его решение отправиться в Россию; у него появляются покровители, которые добиваются для него от кенигсбергского магистрата стипендии для ученых путешествий по Германии. Байер продолжает свое образование в Берлине, Галле и Лейпциге; его наставниками в этот период были, между прочим, такие знаменитости, как: в Берлине - библеист и математик А. де Виньоль и лингвист М. В. де Лакроз, в Галле - знаток эфиопского языка и истории И. Г. Михаэлис и специалист по истории греческой церкви И. М. Гейнекций, в Лейпциге - придворный саксонский историограф И. Б. Менке. Последний продолжал издание основанного еще его отцом журнала "Acta Eruditorum", к участию в котором он привлек теперь и Байера. В Лейпциге же Байер получил и первые свои ученые степени: в ноябре 1716 г. - бакалавра, а в феврале 1717 г. - магистра.
По возвращении в Кенигсберг (осенью 1717 г. Байер получил место библиотекаря в Альтштадтской городской библиотеке (1718 г.), а затем последовательно места конректора и проректора в Кенигсбергской кафедральной школе (1720 и 1721 гг.). Как в библиотеке, так и в школе его деятельность была отмечена кипучей энергией. В школе предметом его преподавания естественно стали классические языки и литература. Составленный им учебный план включал чтение речей афинского оратора Антифонта, греческого Нового завета и латинских авторов - Теренция, Вергилия, Цицерона и др. В научном плане в этот второй кенигсбергский период своей деятельности Байер начинает интересоваться древней историей родного прибалтийского края (в особенности Пруссии и Тевтонского ордена) и вместе с тем продолжает свои занятия в области классической древности и литературы. Так, он задумал осуществить новое издание греческих ораторов и, в рамках этого плана, приступил к подготовке издания речей первых мастеров аттического красноречия Антифонта и Андокида. При этом греческий текст предполагалось сопроводить новым переводом с примечаниями геттингенского профессора И. М. Геснера. Однако, судя по всему, это предприятие осталось незаконченным. Завершению дела помешал отъезд Байера в Россию.
Действительно, в конце 1725 г. Байер, уже пользовавшийся известностью в научных кругах в Германии, получил приглашение поступить на русскую службу во вновь открывавшуюся в Петербурге Академию наук. Приглашение нашло отклик в душе Байера, который мог связывать со службой в России надежды на лучшие перспективы для своей научной деятельности. Свою роль сыграло также воздействие Христиана Гольдбаха, который, по признанию Байера, первым подал ему мысль о поездке в Россию (сам Гольдбах в этом плане опередил Байера, определившись на службу в Российскую Академию наук с 1 сентября 1725 г.). "При предложении места в Петербургской Академии, - читаем мы далее у П. П. Пекарского, - Байеру предоставлена была свобода избрать кафедру или древностей, или восточных языков, или истории, или же, наконец, сделаться историографом ее императорского величества (т. е. Екатерины I. - Э. Ф.). Он избрал древности и восточные языки, согласно чему и состоялся с ним контракт 3 декабря 1725 года, в силу которого он получил 600 рублей в год, с казенною квартирою, отоплением и освещением".
Байер прибыл в Петербург в феврале 1726 г. С этого времени его научная деятельность неразрывно связана с русской Академией наук. Крупный ученый, объединявший в своем лице одновременно филолога и лингвиста, историка и археолога, Байер был неутомимым тружеником: за двенадцать лет пребывания в России он написал несколько больших книг и множество статей на самые разнообразные темы (преимущественно древней истории). Главными предметами его научных занятий в России были восточные языки, особенно китайский, древнейшая русская история и античность. Востоковедные занятия Байера - предмет специальный, заслуживающий того, чтобы его рассматривал кто-либо иной, более к тому подготовленный, - востоковед, а не античник. Об исследованиях Байера в области русской истории скажем чуть более подробно ввиду их большей доступности и большей связи с античностью.
Русской историей Байер занимался отчасти из естественной научной любознательности, отчасти же - ex officio, поскольку этого если и не требовали, то все-таки ожидали от него как от единственного на первых порах представителя историко-филологической науки в русской Академии. Так или иначе, не чувствуя себя достаточно подготовленным к такого рода занятиям (он не знал русского языка), он ограничивался такими сюжетами древней русской истории, по которым имелись доступные ему античные, византийские или скандинавские источники, не отказываясь, впрочем, совершенно и от использования русских материалов, поскольку они открывались для него в специально сделанных переводах. В этих условиях естественным было обращение Байера к самым истокам русской истории, к началам русского этно- и политогенеза, к теме варяго-россов, так выпукло представленной как в русской летописной, так и в византийской традиции (см. в этой связи следующие работы нашего академика: Bayer Th. S. 1) De varagis // Commentarii Academiae scientiarum imperialis Petropolitanae (далее - CAP), t. IV (ad annum 1729), 1735, p. 275 - 311 (со сбивом нумерации страниц) = Opuscula, p. 339 - 370. Перевод: Беэр Ф. С. Сочинение о варягах. [СПб], 1767; 2) De Russorum prima expeditione Constantinopolitana // CAP, t. VI (ed a. 1732 et 1733), 1738, p. 365 - 391; 3) Origines Russicae // CAP, t. VIII (ad a. 1736), 1741, p. 388 - 436.). Естественная, хотя и несколько прямолинейная интерпретация этой традиции привела Байера к выводу о решающей роли варягов, или норманнов скандинавского происхождения, в возникновении Русского государства. Это была первая научная концепция начала русской истории, но ее норманнский акцент привел очень скоро к острой, не затухающей и по сию пору полемике, в которой представители патриотической русской историографии (начиная с М. В. Ломоносова и кончая М. Н. Тихомировым) не удерживались подчас от самых резких, переходящих всякую меру негативных суждений по адресу Байера.
Антиковедные занятия Байера, к счастью, на задевают ничьего ни национального, ни личного самолюбия, и здесь возможно высказать самое беспристрастное и вместе с тем безоговорочно уважительное отношение к трудам ученого, в котором такой авторитетный судья, как Август-Людвиг Шлецер, признал "одного из величайших гуманистов и историков своего столетия". Как и в других областях историко-филологического знания, так и в антиковедении Байер был великим предуготовителем новейшего научного движения. Его исследования в области античной истории были посвящены, как правило, темным и еще не изученным вопросам исторической географии, этногенеза и хронологии. Работы такого рода как бы расчищали дорогу для последующего исследования политической и социальной истории древнего мира. Вместе с тем каждый раз по соответствующему сюжету они предлагали исчерпывающую (на тот момент) подборку источников, свидетельств литературной традиции и дополняющих ее археологических и нумизматических данных, а также первичный, подчас весьма глубокий их анализ. Что касается конкретных тем для своих многочисленных антиковедных штудий, то Байер выбирал их, руководствуясь различными соображениями: отчасти это были стремления найти в классической древности сюжеты, близкие восточной или русской истории, отчасти же - непосредственный интерес к самой античности. С этой точки зрения все работы Байера, относящиеся к античной истории, можно разделить на три больших группы.
Первая группа, связанная с интересом Байера к древней истории Китая, Индии и других восточных стран, представлена двумя большими сочинениями: одно из них посвящено истории города Эдессы (в северной Месопотамии) в античное и средневековое время, другое - Греко-бактрийскому царству. Обе книги до сих пор остаются хорошими сводками материала по истории эти стран, составлявших восточную периферию греко-римского мира. Еще важнее самая новизна проложенного Байером научного направления. Необходимо самым выразительным образом подчеркнуть актуальность проявленного им интереса к зоне культурного взаимодействия античного и передневосточного миров, невероятное опережение им научного диапазона и возможностей своего времени, когда, казалось бы, и помыслить было невозможно о тех областях исследования, которые в новое время будут ассоциироваться с понятием восточного эллинизма и с именами таких общепризнанных новаторов, как И. Г. Дройзен, В. В. Тарн и М. И. Ростовцев.
Во вторую группу входят работы, имеющие известное отношение к древнейшему периоду русской истории. Это, прежде всего, серия статей, посвященных скифам, киммерийцам, гипербореям - племенам, согласно традиции населявшим в глубокой древности те территории, которые стали колыбелью Киевской Руси. Байер был первым исследователем, который всерьез занялся изучением происхождения и расселения скифских племен, историей их отношений с греческими городами Причерноморья, судьбою тех и других в позднеантичную эпоху. С этой целью им была произведена подборка и сопоставление важнейших высказываний о Скифии, содержащихся у древних авторов - от Ономакрита и Эсхила до Клавдия Птолемея и других писателей поздней античности. При этом особенно много места он, как и следовало ожидать, уделил анализу сообщений Геродота, нашего важнейшего источника по истории Северного Причерноморья в античную эпоху.
Конечно, конкретные исторические выводы Байера сейчас представляются устаревшими. Это относится, в частности, к проводимому им сближению скифов с финнами, эстами и некоторыми другими прибалтийскими племенами, равно как и к обнаружению прародины скифов в Армении, откуда они будто бы, обогнув Каспийское море с востока, перешли в Заволжье. Однако не все в этих положениях должно считаться абсурдным. Так, если современная наука утверждает иранское происхождение господствующего слоя скифского общества, кочевых, или царских, скифов, то это не должно затемнять для нас конгломератного качества скифского мира в целом, где в низших слоях вполне могло найтись место и для древних фино-угров, и для предков славян. С другой стороны, район Большой Армении или близких к ней земель и в самом деле мог быть прародиной тех иранских племен, которые, продвинувшись к Волге, а затем и перейдя ее, стали историческими скифами. В любом случае статьи Байера содержали богатую историческую информацию и давали первые примеры критической обработки столь драгоценного для предыстории восточного славянства сюжета, каким является Геродотова Скифия. Можно лишь пожалеть, что эти работы рано и незаслуженно были забыты.
К статьям о скифах примыкают два других сочинения Байера, создание которых было обусловлено, по-видимому, не только научными интересами исследователя, но и политическими требованиями времени. Это, во-первых, статья об остатках древних укреплений на Кавказе, с которыми русские столкнулись во время Персидского похода Петра I (1722 г.). Заметим, что в этой работе Байер использовал, помимо прочих материалов, записки одного из участников петровского похода князя Дмитрия Кантемира. Последний умер вскоре после возвращения из похода, и с записками его Байер ознакомился благодаря любезности сына его Антиоха Кантемира . Внимательно изучив свидетельства древних и средневековых писателей, Байер правильно определил, что укрепления эти, остатки которых прослеживаются в районе Дербента, в узком проходе между Каспийским морем и Кавказскими горами, были возведены иранским (сасанидским) правителем Хосровом I Ануширваном (531 - 579 гг.) для защиты его владений от вторжений северных кочевников.
Второе сочинение посвящено истории Азова, борьба за обладание которым стала со времени Азовских походов Петра I (1695 - 1696 гг.) важным моментом в стремлениях России утвердиться на берегах Черного моря. Написанное по-немецки, это новое произведение Байера было сразу же переведено на русский язык адъюнктом Петербургской Академии (ставшим позднее крупным ее деятелем) Иоганном-Каспаром Таубертом и издано отдельной книгой (впрочем, без имени автора на титульном листе). Изложение открывается обстоятельной историко-географической характеристикой земель в низовьях Дона в античную эпоху (с. 4 - 47), что для нас естественно представляет особый интерес. Здесь, в частности, подробно рассказывается об освоении греками устья Танаиса (Дона) и судьбах одноименного поселения, предшественника современного Азова. Автор использует все имевшиеся тогда в распоряжении ученых материалы, сообщения античных, византийских и восточных писателей, однако, при всем том, изложение отличается ясностью и простотой: очевидно, учитывались интересы сравнительно широкого круга читателей.
О стиле и манере изложения как оригинала, так и перевода можно судить хотя бы по такому отрывку, где описываются причины и характер греческой колонизации: "Греция была в древние времена весьма многолюдна, однако же не везде такова состояния, чтоб она своих знатно умножающихся жителей местом и пропитанием удовольствовать могла. Сие подало причину как приморским, так и на различных островах стоящим городам вымышлять всякие средства к отвращению толь великого недостатка. Торги, к которым море сему народу довольную подавало способность, показывали притом изрядной путь к убежанию от скудости. Ибо иногда городы, а иногда и целые народы соединялись к населению других, вне Греции лежащих мест. Оные новые жители заняли берега Натолии, Сицилии, нижние части Италии и многих других земель, так что торги почти всей тогда знаемой части света нечувствительно к ним перешли. Равным же образом поселились они и около всего Черного моря, причем на берегах Крымского полуострова Феодосия, Херсон, Пантиципеум и многие другие городы весьмы славны учинились" (с. 10 - 11). Вспоминая о противоречивых и нередко запутанных положениях некоторых современных исследователей, об их бесконечных спорах, какой именно фактор определил начало греческой колонизации - торговый, аграрный или демографический, - невольно восхищаешься мудрой простотой, с которой это вопрос трактован ученым, жившим два с половиной века назад!
Третью группу работ Байера, связанных с античностью, составляют статьи, создание которых было продиктовано непосредственным интересом к классической древности. Здесь прежде всего нужно назвать две работы об Ахейском союзе, крупнейшем федеративном объединении, существовавшем в Греции в эллинистическую эпоху (III - II вв. до н. э.). В этих статьях не только устанавливались основные даты в истории Ахейского союза и давался перечень всех его высших должностных лиц - стратегов от основания единства до его уничтожения римлянами (281 - 146 гг. до н. э.), но и рассматривалась внутренняя организация этой федерации, отношения Союза с другими греческими государствами и Римом, деятельность выдающихся ахейских руководителей Арата и Филопемена. И здесь тоже заслуживает быть отмеченной не только скрупулезность весьма специального исследования, но и очевидная новизна предмета, особенно в сравнении с традиционным для классического антиковедения вниманием к древней монархии. Новаторство Байера будет оценено по достоинству, если мы примем во внимание, что он обратился к изучению федеративного движения в Элладе за сто с лишним лет до признанных зачинателей этого направления Эд. Фримена и Ф. Г. Мищенко.
Прочие работы, относящиеся к этой группе, носят более частный характер. Это, во-первых, специальный этюд, посвященный малоизвестному римскому поэту I века н. э. Вестрицию Спуринне. Автор пытается здесь восстановить биографию Спуринны и дает подборку сохранившихся фрагментов его стихов. Это, далее, ряд более или менее пространных заметок об античных монетах - греческих (египетского царя Птолемея Лага, городов Эгия в Ахайе, Эрифр в Ионии, Гиртона в Фессалии) и римских (в частности, найденных в Восточной Пруссии). Наконец, небольшая, но заслуживающая особого внимания статья о Венере Книдской (как значится в латинском тексте Байера) - статуе Афродиты, украшавшей Летний сад в Петербурге, и аналогичных изображениях богини на двух монетах из Книда. Автор, показывающий здесь себя мастером искусствоведческого анализа, убедительно доказывает, что эта статуя, приобретенная по распоряжению Петра I в Италии, была произведением античного времени - копией знаменитой статуи Афродиты Книдской, изваянной афинским скульптором IV в. до н. э. Праксителем. Эта статуя, позднее перенесенная из Летнего сада в Таврический дворец (откуда и прозвище ее - Венера Таврическая), как уже было сказано, положила начало формированию русской коллекции античной скульптуры. Ныне статуя занимает почетное место в экспозиции Античного отдела Государственного Эрмитажа. Ее считают римской репликой с эллинистической (примерно III в. до н. э.) копии Афродиты Книдской Праксителя Младшего.
Ученые труды Байера - это, как правило, частные исследования, посвященные какому-либо конкретному сюжету и основанные на скрупулезном анализе всех известных тогда источников. Байер отличался колоссальной начитанностью, его память хранила множество фактов, почерпнутых из литературы самого различного происхождения, и всю эту поистине огромную эрудицию он старался использовать для решения интересовавших его историко-филологических или археологических проблем. Разумеется, не все его выводы выглядят убедительными с позиций современной науки. Однако, при всей наивности или прямолинейности некоторых его лингвистических и исторических заключений (в первую очередь, конечно. по части русских древностей), нельзя отрицать того очевидного факта, что для своего времени это был крупный, выдающийся ученый. В его лице в Петербургской Академии наук оказалось представленным новое, тогда еще только нарождавшееся в европейском антиковедении направление, знаменовавшее переход от наивного эрудитства, столь характерного для времени Возрождения и раннего Просвещения, к критическому переосмыслению традиции. В этом плане Байера можно поставить в один ряд с такими выдающимися основоположниками новейшей науки об античности, какими были Р. Бентли, И. И. Винкельман и Ф. А. Вольф.
При этом надо подчеркнуть еще одну в высшей степени симпатичную черту в петербургском академике - его способность к критической самооценке. Демонстрируя в своих сочинениях новые научные приемы обработки и истолкования древних текстов и археологических материалов, Байер хорошо сознавал, что он стоит еще в самом начале пути, который предстоит пройти новейшей науке. Отсюда - повышенные требования к работе исследователя. Хорошо обрисована эта черта в Байере известным специалистом по русской историографии Н. Л. Рубинштейном: "Строгость научной критики, точность научного доказательства, настойчиво проводимые Байером в его исследованиях, выражены им в яркой формуле, резко подчеркивавшей разрыв с баснословием предшествующих историков, с вольным перекраиванием прошедшего: ignorare malim quam decipi - лучше признать свое незнание, чем заблуждаться".
Вместе с тем не будем забывать, что новаторство Байера не ограничивалось одним лишь методом исследования - важна была и сущностная сторона дела, избрание им для своих исследований таких актуальных тем, как историческая жизнь контактных зон Переднего Востока, этногенез скифов и других народов, населявших в древности Причерноморье, федеративное движение в античном мире, - тем, которые делают Байера прямым предтечей современной науки об античности
Представление о масштабности фигуры Байера-классика, складывающееся на основании впечатлений от его ученых трудов, подкрепляется тем, что нам известно о его педагогической и общественной деятельности. Байер широко понимал свои обязанности члена новой Российской Академии наук. Помимо напряженной научной работы он много времени уделял чтению лекций и делам Академической гимназии: заведывание этой последней перешло к нему после того, как прежний ее инспектор, профессор И. Х. Коль, покинул Академию (1727 г.). Воздействие Байера на постановку гимназического дела в петербургском научно-учебном центре было весьма благотворным, поскольку с понятиями о долге и дисциплине он соединял широкие взгляды на задачи именно классического образования, бывшего в ту пору основой основ всякой учености. По его словам, люди, берущиеся наставлять других в классической словесности, "не должны считать достаточным для объяснения какого-либо автора некоторое знание латыни и умение отыскивать в лексиконе. Без обширных знаний, в особенности древностей, невозможно с пользою объяснять авторов: напротив, надо опасаться, что юношество станет скучать или ничего не делать". Сказанное, надо признать, не утратило своего значения и по сию пору, даже в таком именитом очаге просвещения, как Санкт-Петербургский государственный университет.
Знакомясь далее с деятельностью Байера в Петербурге, нетрудно убедиться, что его творческая активность в качестве ученого и педагога-классика стала естественным основанием для его органического вхождения в жизнь новой России. В самом деле, в бытность свою в России Байер установил контакт с виднейшими представителями передовой русской интеллигенции, ратовавшей на рубеже 20-30-х гг. XVIII в. за сохранение и расширение начатых Петром I преобразований. Мы располагаем целым рядом свидетельств, подтверждающих наличие близких отношений между Байером и выдающимся сподвижником Петра, главой его "ученой дружины", архиепископом Новгородским Феофаном Прокоповичем. Байер преподавал в основанной Феофаном Прокоповичем и помещавшейся в его доме на Карповке частной школе. В свою очередь, высокий государственный деятель всячески поощрял и, насколько это было в его силах, облегчал научные занятия и самую жизнь Байера в Петербурге. О близости их отношений свидетельствует такой, например, факт: когда у Байера умер сын, Феофан Прокопович направил скорбящему отцу специальное послание с утешением в горе.
Весьма близок был Байер и с семейством князей Кантемиров, также прочно связавших свою судьбу с петровской Россией. Молодой Антиох Кантемир , один из основоположников новой русской литературы, слушал лекции Байера в Академии наук и на всю жизнь сохранил чувства глубокой признательности и уважения к великому ученому: "мудрейшим" (sophotatos) именует он Байера в одном из своих писем. Мы уже упоминали о том, что А. Кантемир предоставил в распоряжение Байера записки своего отца о древних кавказских укреплениях. Доставил он ему и другие материалы, связанные с историей рода Кантемиров, на основании которых Байер составил большое жизнеописание деда Антиоха, владетельного молдавского князя Константина Кантемира. Сочинение это, написанное по латыни, было издано с параллельным русским переводом много лет спустя после смерти Байера и Антиоха Кантемира.
Эти связи и отношения достаточно хорошо характеризуют общественное лицо Байера, ставшего, так сказать, своим человеком в кругу новой, взращенной Петром, русской интеллигенции. Добавим к этому, что в Академии наук Байер последовательно отстаивал права и интересы ученой корпорации, что привело его к конфликту с всесильным правителем Академии И. Д. Шумахером. Последний, в отместку, не позволял строптивому академику даже пользоваться академическими коллекциями античных монет! В конце концов, не вынеся этой борьбы, Байер подал в отставку (1737 г.). Он намеревался вернуться на родину, в Кенигсберг, однако заболел и умер от горячки в Петербурге 10 февраля 1738 г.
Байер не оставил после себя научной школы. Причиной тому была нехватка студентов в первые годы существования Академии наук. Однако неверно было бы думать, что его деятельность прошла бесследно для русской науки и, в частности, для русского антиковедения: его труды составляют существенную часть того, что может быть названо начальным периодом этой науки, и, конечно же, у него были в России свои если не ученики в строгом смысле этого слова, то, по крайней мере, восприимчивые и благодарные слушатели, читатели и последователи.
Основные работы
- [Байер Т. З.]. Краткое описание всех случаев, касающихся до Азова от создания сего города до возвращения оного под российскую державу. СПб, 1738 (переиздание - 1768 г.).
- Bayer Th. S. Historia Osrhoena et Edessena ex numis illustrata. Petropoli, 1734.
- Bayer Th. S. Historia regni Graecorum Bactriani. Petropoli, 1738.
- Bayer Th. S. Opuscula. Halle, 1770
- Bayer Th. S. De origine et priscis sedibus Scytharum // CAP, t. I (ad a. 1726), 1728, p. 385 - 399 = Opuscula, p. 63-73 (рус. пер. в: Краткое описание Комментариев Академии наук, ч. I. СПб., 1728, с. 125 - 138).
- Bayer Th. S. De Scythiae situ qualis fuit sub aetatem Herodoti // CAP, t. I, p. 400 - 424 = Opuscula, p.73 - 93 (рус. пер. в: Краткое описание Комментариев Академии наук, ч. I. СПб., 1728, с. 139 - 166).
- Bayer Th. S. De Cimmeriis // CAP, t. II (ad a. 1727), 1729, p. 419 - 433 = Opuscula, p. 126 - 137.
- Bayer Th. S. Chronologia Scythica vetus // CAP, t. III (ad a. 1728), 1732, p. 295 - 350 = Opuscula, p.137 - 182.
- Bayer Th. S. Memoriae Scythicae ad Alexandrum Magnum // CAP, t. III, p. 351 - 388 = Opuscula, p. 182 - 219.
- Bayer Th. S. Conversiones rerum Scythicarum temporibus Mithridatis Magni et paullo post Mithridatem // CAP, t. V (ad a. 1730 et 1731), 1738, p. 297 - 358 = Opuscula, p. 220 - 268.
- Bayer Th. S. De Hyperboreis // CAP, t. XI (ad a. 1739), 1750, p. 330 - 348.
- Bayer Th. S. De muro Caucaseo // CAP, t. I (ad a. 1726), 1728, p. 425 - 463 = Opuscula, p. 94 - 125 (Рус. пер. в: Краткое описание Комментариев Академии наук, ч. I, с. 167 - 207).
- Bayer Th. S. 1) Fasti Achaici; 2) Fasti Achaici illustrati // CAP, t. V (ad a. 1730 et 1731), 1738, p. 374 - 381, 382 - 448 = Opuscula, p. 269 - 287, 288 - 339.
- Bayer Th. S. De Vestritio Spurinna lyrico et eius fragmentis // CAP, t. XI (ad a. 1739), 1750, p. 311 - 329.
- Bayer Th. S. De Venere Cnidia // CAP, t. IV (ad a. 1729), 1735, p. 259 - 274 = Opuscula, p. 1 - 13.
Доп. литература
- Готлиб Зигфрид Байер - академик Петербургской Академии наук. Сб. статей. СПб., 1996.
- Очерки истории исторической науки в СССР, т. 1, М., 1955.
- Пекарский П.П. История имп. Академии наук в Петербурге. Т. I. СПб., 1870, с.180-196.
- Рубинштейн Н. Л. Русская историография, [М.], 1941.
- Тихомиров М. Н. Русская историография XVIII в. // "Вопросы истории", 1948, № 2.
- Фролов Э. Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. Изд. 2-е. СПб., 2006, с. 64 - 78.
- Яцунский В. К. Историческая география, М., 1955.
- Babinger F. Gottlieb Siegfried Bayer (1694-1738). Munchen, 1915.
Готлиб Зигфрид Байер (1693-1738)
Античные языки еще со школы, позже восточные языки, но так и не выучил русского
“О происхождении и древнем местоположении скифов”, “О киммерийцах”, “О ворягах”, “О первом походе руссов на Константинополь”, “Происхождение руссов”, “География Руси и соседних областей в 948 г. из Константина Багрянородного”, “География Руси и соседних областей в 948 г. из северных писателей” и др.
Норманнское происхождение Руси
Большое внимание вопросам символической этимологии
Критика, относящаяся к древней истории страны в сравнение с более ранними работами историков
Ф.Г. Миллер (1705-1783)
- былпригашен Байером, хотел сделать себе карьеру
Участник великой сибирской экспедиции с 1733 г.
“История Сибири” – главный исторический труд (от русского завоевания до сер. 18 в.)
Диссертация Г. Ф. Миллера “Происхождение имени и народа российского”
В ней говориться, что славяне идут от Дуная на север, чтобы избежать подчинения со стороны других народов (критика Ломоносова)
Дикость славян до прихода варяг
8. Полемика в Академии Наук по норманнскому вопросу. М.В. Ломоносов.
Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765)
Он понимал вред лишь отдельных проявлений крепостничества, не высказывая критического отношения к нему в целом. Общественная программа Ломоносова находилась в противоречии с феодально-крепостническим строем.
Патриот и за технический прогресс
Исторические труды:
“Замечания на диссертацию Г. Ф. Миллера “Происхождение имени и народа российского””; “Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 г.”; “Краткий Российский летописец с родословием”. Также высказывание о Петре 1 и его времени.
Он и Миллер начали спор норманистов и антинорманистов
Проблемы спора о происхождение власти:
1) о роли внутренних и роли иноземцев в процессе формирования государства
2) о степени норманнского влияния на развитие социальных отношений и культуры
3) о происхождении имени Русь, русский народ
В 19 веке вопрос сводился к этническому происхождению династии
У Ломоносова – пришли с ю-в берегов Балтийского моря; россияне от роксаланы; Старая Русса; не было сильного влияния варяг на славян, так как язык не претерпел резких изменений
У Байера и Миллера – варяги из скандинавии и были норманнами; Русь от россалайна (финны так называли шведов) у Шахмотова Ruotsi(финны шведов) трансформация в Русь; дикость славян до прихода варяг
Ломоносов утверждает, что нельзя говорить о “чистом” в расовом и этническом отношении народов (славяне и финны(чудь), как и другие северные народы, внесли большой вклад в освоении пространства русских земель.
Ценил Петра за его заслуги в преобразованиях страны и военных победах
Одобрял закрепостительные меры и измынание денег на благо страны и народа (на военные нужды)
Рюрик основатель самодержавия на Руси
Показывал отрицательные стороны церкви (поборы и тормоз прогресса)
Иго объяснялось божьим промыслом за братоубийства и междоусобицы
Оды к современным ему правителей
Байер, Готлиб Зигфрид
Филолог, ориенталист и историк. Род. 6-го января 1694 г. в Кенигсберге. С 3-го декабря 1725 г. занимал кафедру древностей и восточных языков в петербургской академии наук и заведовал одно время академической гимназией. Ум. 10-го февраля 1738 г. в Петербурге. Отец его, бедный живописец, поселился в Кенигсберге, после того как бежал из Венгрии, спасаясь от преследования за религиозные взгляды. Первоначальное воспитание Готлиб-Зигфрид Байр получил в одной из кенигсбергских школ, где, между прочим, понуждаемый бедностью, писал за своих более богатых товарищей латинские упражнения и для этого изменял выражения, употребляемые им в своих собственных работах. Это было для него, как он сам говорит, полезным упражнением "ad copiam verborum acquirendam". Дальнейшее его учение в кенигсбергской фридриховой коллегии (collegium Frideri cianum) под руководством способного и широко образованного для того времени преподавателя возбудило в нем интерес к чтению латинских классиков, так что скоро Байер стал выделяться своим искусством писать по-латыни под немецкую диктовку. "Чрез это, говорит он, я отвык мало-помалу мыслить по-немецки и начал думать по-латыни, когда писал". Эти познания в латинском языке пригодились Байеру, когда он поступил в кенигсбергский университет (1710 г.). С этого времени в нем развивается любовь к истории, литературе; он посещает усердно различные библиотеки, и мало-помалу из него вырабатывается типичный немецкий ученый-специалист начала ХVIIІ в., отличающийся огромною начитанностью, не придающий большого значения методу, интересующийся вопросом тем больше, чем к более древним временам этот вопрос относится. Любовь к научным занятиям не уменьшается в Байере и тогда, когда ему пришлось тяжелым трудом самому зарабатывать себе кусок хлеба: он получил место учителя в низшем классе фридриховой коллегии, где ему приходилось заниматься по семи часов в день более, чем с 150-ю учениками. В это время он начинает изучение еврейской библии, и таким образом вступает в новую сферу науки - в восточные древности. Знание еврейского языка помогло ему в изучении других семитических языков, а изучение этих языков привело его к знакомству с историей Востока; чтение Сансонова описания Азии впервые обратило его внимание на Китай, языку которого он также посвящал немало времени. Усиленные научные занятия расстроили здоровье Байера, и в 1714 г. он предпринял небольшое путешествие в Данциг; однако и здесь ученая ревность взяла свое. В Данциге он изучил Corpus Byzantinum, знание которого ему было впоследствии так полезно при его занятиях древнейшей русской историей, и с которым он был знаком лучше всех других русских историков XVIII века, исключая разве Стриттера. По возвращении в Кенигсберг, Байер получил от кенигсбергского магистрата стипендию для ученого путешествия по Германии; это путешествие продолжалось до 1717 г., и во время его Байер посетил Берлин, Галле, Лейпциг, Виттенберг и Иену. Эго путешествие, опять-таки, помогло Байеру расширить свои познания по восточным древностям. В Берлине он сошелся с ученым ориенталистом Лакрозом, начавшим также заниматься китайским языком и устроившим ему доступ в берлинскую библиотеку, в которой Байер познакомился с неизвестными еще ему рукописями о Китае. В Галле он изучал арабский язык под руководством Соломона Ассади, родом из Дамаска; эфиопский - у Михаэлиса, греческую церковную историю - у Гейнекезия. В Лейпциге Байер получил степень магистра, и приготовил каталог восточных рукописей местной городской библиотеки, что помогло ему в занятиях сирийским языком. Кенигсбергский магистрат обещал ему устроить путешествие в Голландию и Англию, но расстроенное здоровье не позволило ему воспользоваться этим предложением. Вернувшись в Кенигсберг, он открыл курс о Гомере, Платоне и Феокрите. Одновременно с этим он занимал административные должности в кенигсбергской кафедральной школе и был сделан библиотекарем альдштатской школы. В это время он начал изучение средневековых и, главным образом, северных писателей. Чтение этих писателей, наряду с изученным ранее Corpus Byzantinum, должно было навести его на мысль, что в русских древностях он может найти много для него интересного. И обстоятельства слагались так, что должны были обратить его внимание на Россию. Во время своего путешествия он познакомился с некоим Родде, который много рассказывал ему о России и сообщил ему тунгусскую и монгольскую азбуки. Как кажется, в Россию влекли Байера не одни научные, но и религиозные интересы. Еще ранее, защищая в Кенигсберге в 1715 г. диссертацию о словах Христа на кресте: "Eli, Eli Lama Asabthani" против Олигура Паули, толковавшего их несогласно с христианским учением, Байер познакомился с Христианом Гольдбахом, бывшим впоследствии также академиком в Петербурге. Гольдбах первый подал ему мысль ехать в Петербург. В 1725 г. академиком Блументростом, хлопотавшим тогда о приглашении в Россию ученых, Байеру была предложена на выбор кафедра или древностей, или восточных языков, или истории, или же звание историографа ее императорского величества. Согласно своим вкусам Байер избрал две первые кафедры, за что и должен был получать по контракту от 3-го декабря 1725 г. 600 рублей в год с казенною квартирою, отоплением и освещением. 6-го февраля 1726 года Байер прибыл в Петербург.
Научная деятельность Байера в его бытность русским академиком является по существу продолжением его более ранних трудов. Его исследования по русской истории за это время касаются тех тем, которые стоят в связи с его изысканиями в области восточных древностей, и русская история интересует его лишь постольку, поскольку она необходима для уяснения этих последних. От истории киммерийцев он переходить к изысканиям в области скифской истории в эпоху Геродота, Александра Великого и Митридата. В более тесной связи с русской историей стоит другой ряд его исследований: о варягах, руссах и русской географии в IX в. Но это, главным образом, результат его занятий над византийскими и скандинавскими источниками; русские летописи он знал только в латинском переводе. В то же время Байер не покидал и своих любимых изысканий в области восточных языков и, главным образом, китайского. В этих занятиях он нашел поддержку в лице вице-канцлера гр. Остермана, библиотека которого заключала в себе многие китайские лексиконы. В это же время Байер вступает в переписку со многими иезуитскими миссионерами. Почти с детскою радостью извещает он Геснера, что имел случай лично видеть и разговаривать с некоторыми лицами из китайского посольства. В Петербурге же изучил Байер, под руководством жившего здесь индейца Зонбара, санскрит. К этому времени относится издание его, Museum Sinicum, которое он посвятил Феофану Прокоповичу. Известно близкое отношение этого просвещенного иерарха к Академии Наук. Байер с большим уважением относился к Прокоповичу, при чем, как кажется, не только уважал его за его образованность, но и интересовался его богословскими взглядами.
Любопытно, что все свои восточные исследования Байер производил, имея официальную обязанность, возложенную на него академией, делать открытия в области греческих и римских древностей. Обстоятельства и внешняя обстановка не благоприятствовали научной деятельности Байера в Петербурге. Ему приходилось выносить много неприятностей от библиотекаря академии Шумахера, который не допускал его даже к описанию монет в академической библиотеке и кунсткамере; лишь некоторые из них были сообщены ему Делилем. Часть времени отымалась у него различными официальными работами, как, например, написанное им на немецком языке введение в древнюю историю для Императора Петра II. Наконец, с 1727 года, после отъезда академика Коля, он заведовал академической гимназией. Байер, очевидно, тяготился всем этим и, наконец, решился просить в 1737 г. об увольнении; есть известие, что еще в 1731 г. его приглашали на кафедру красноречия в Галле. Отставка была им получена, но покинуть Россию ему не удалось. Он отправил уже в Кенигсберг свою богатую библиотеку, но заболел горячкой и умер.
Сочинения Байера печатались, главным образом, в Commentariae Academiae scientiarum Petropolitanae, или издавались отдельно академиею. Значительная часть их относится к восточным древностям. Все они обнаруживают огромную начитанность Байера; по его собственным словам, он ссылался только на тех авторов, которые им были изучены в совершенстве. Байер обладал большим критическим чутьем, но в его трудах заметно отсутствие методичности. Значение его трудов для русской истории ослаблялось тем обстоятельством, что он не мог пользоваться русскими источниками по незнанию им русского языка; русская история и не входила прямо в круг его научных интересов, направленных целиком на самую глубокую древность. В определении названий днепровских порогов ему пришлось пользоваться словопроизводством Тредьяковского. Однако и при таких условиях ему удалось установить некоторые доводы в пользу норманизма, которые остаются в силе и до настоящего времени. Татищев включил в свою историю работы Байера об известиях Константина Порфирогенета о варягах и о киммерийцах, а также его северную географию. Последняя внесена также в Allgemeine Nordische Geschichte Шлецера. Из сочинений Байера отметим следующие: 1) Museum Sinicum, in quo sinicae linguae et litteraturae ratio explicatur. Petroр. 1730; 2) Auszug der ältern Staatsgeschichte zum Gebrauch Petri II. 1728; в Commentarii Academiae; 3) De origine et priscis sedibus Seytharum; 4) De Scythiae situ; 5) De Cimmeriis; 6) De Varagis; 7) De russorum prima expeditione constantinopolitana; 8) Geographia Russiae ex Constantino Parphyrogeneto; 9) Geographia Russiae ex scriptoribus septentrionalibus; 10) Elementa litteraturae brahmanicae, tangutanae, mungalieae; 11) De litteratura mangiurica; 12) Elementa calmucica; 13) De Confucii libro Ch"im Gieu; 14) De Venere Cnidia in Crypta conchyliata horti imperatorii ad aulam aestivam. №№ 3, 4, 6, 7 и 8 переведены на русский язык Кириаком Кондратовичем, первые два в 1728 г., остальные в 1747 г. Наконец, в 1783 г. было издано в русском переводе сочинение Байера под заглавием "История о жизни и делах молдавского господаря Константина Кантемира... с приложением родословия князей Кантемиров".
Главный источник для биографии Байера заключается в трех автобиографических рукописях его, хранящихся в архиве академической конференции в мюллеровском портфеле "Биографии академиков № 11". - Кроме того, см. Пекарский, "История Академии Наук", т. I, стр. 180-196 (здесь же полный перечень трудов Байера). - Милюков, "Главные течения русской исторической мысли", т. I, стр. 55-57. - "Allgemeine Enciclopädie der Wissenschaften und Künste von Ersch und Graber", VIII, стр. 234-236. - Словари: Геннади, Устрялова, Снегирева, митр. Евгения, Плюшара, Старчевского, Березина, Брокгауза-Ефрона, Венгерова. - Тридцать четвертое присуждение Демидовских наград, СПб., 1866 г., стр. 139-140. - Arnoldt"s, "Historia der Königsbergischen Universität", II, 440 sqq.
{Половцов}
Байер, Готлиб Зигфрид
Академик и исследователь русских древностей;род. 1694 г. в Кенигсберге, умер в 1738 г. в СПб. На шестнадцатом году жизни он поступил в Кенигсбергский университет, где стал изучать восточные языки, в особености китайский, затем отправился в путешествие по Германии и, возратившись оттуда, начал в 1717 г. читать в Кенигсбергском университете лекции по греческой литературе. В 1725 г. Б. переселился в Петербург, где в Академии наук занял кафедру по восточным древностям и языкам; кроме работ по этим предметам, он занимался тоже устройством Академической гимназии. В первых одиннадцати томах "Записок Академии" помещены некоторые переводы сочиненийБ.: "Historia Osrhoеna et Edessena nummis illustrata" (С.-Петербург, 1873); "Нistoria regni Graecorum Bactriani" (1738 г.); "De origine et priscis sedibus Scytharum" (русский перевод в "Записках Академии", т. 1, 1728); "De Scythiae situ, qualis fuit sub aetate Herodoti" (русский перевод в том же томе); "De Cimmerus" (русский перев. во II томе); "De Varagis" (русский перевод Кондратовича п. з. "Сочинение о Варягах" в IV томе, 1768 г.); "De Russorum prima expeditione Constantinopolitana" (VI том); "De Venedis et Eridano fluvio" (VII том); "Origines russicae" (VIII том); "Geographia Russiae ... ex Constantino porpnyrogenneta" (IX том, русский перевод 1767 г.). Geographia Russiae ex scriptoribus septentrionalibus" (том X; русский перевод 1767 г.); "De Hyperboreis" (том XI). Только в русском переводе явилось сочинение: "Краткое описание случаев, касающихся Азова от создания сего города до возвращения оного под Российскую державу" (СПб., 1734 г.). Вместе с латинским оригиналом издан перевод: "История о жизни и делах кн. Константина Кантемира" (Москва, 1783 г.). Для царя Петра II Б. написал: "Auszug der älteren Staatsgeschichte" (СПб., 1728 г.). В русской историографии Б. является основателем скандинавской школы (см это сл.). За все время своего пребывания в Петербурге Б. принимал живое участие в судьбах Академии и ратовал за свободное ее развитие. Так, он, например, составил жалобу, которую академики подали Петру II в 1729 г. на секретаря президента Академии Шумахера и в которой они, между прочим, ходатайствовали об утверждении академического регламента; им был в 1732 году выработан академический устав, и ему же был поручен, по отъезде академика Коля (1727 г.), надзор над Академической гимназией. - Б. был в хороших отношениях со многими выдающимися лицами - с вице-канцлером Остерманом, с Феофаном Прокоповичем, который покровительствовал ему и которому посвящено одно из важнейших сочинений Б. - "Museum sinicum". - Существует между прочим указание на то, что посвящение это весьма напоминает анонимную "Vita Theophanis Prokopoviz", которую Шерер напечатал в своих "Nordische Nebenstunden" (1776 г.). Будучи недоволен академическими порядками и находясь постоянно в ссоре с Шумахером, который не допускал его даже до пользования нумизматическими коллекциями Академии, Б. постоянно хлопотал о возвращении на родину. - Получив наконец в 1736 г. увольнение, он отправил в Кенигсберг свою драгоценную библиотеку, намереваясь следующей зимой уехать из Петербурга, но в феврале 1738 г. он скончался от горячки. - Богатый материал для биографии Б. из архива Академии наук разработан Пекарским в его "Истории имп. Академии наук" (I т., стр. 180-196, а также и в других местах этого сочинения), где приведен также и полный список его сочинений и переводов их.
{Брокгауз}
Большая биографическая энциклопедия . 2009 .
Смотреть что такое "Байер, Готлиб Зигфрид" в других словарях:
В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Байер. Готлиб Зигфрид Байер (нем. Gottlieb Siegfried Bayer; 1694(1694), Кёнигсберг 1738, Санкт Петербург) немецкий филолог, историк, один из первых академиков… … Википедия
- (Bayer) (1694 1738), немецкий историк, филолог, академик Петербургской АН (1725). Труды по ориенталистике и истории Древней Руси. Основоположник норманнской теории происхождения государства в Древней Руси. * * * БАЙЕР Готлиб Зигфрид БАЙЕР (Bayer) … Энциклопедический словарь
Загрузка...
